Слону Зембо было около двухсот девяноста лет, может быть, немного больше, может быть, немного меньше. Во всяком случае, он лишь изредка в дремоте по утрам вспоминал, как его ловили в Индии, как его перевозили на пароходе, по железным дорогам и в громадных железных клетках на колесах; как у Гагенбека в Гамбурге его приучали к тому, чтобы кончиком хобота брать хлеб из рук человека, подымать с земли мелкие монеты и сажать осторожно к себе на спину сторожа, и как, наконец, опять морем и сухопутьем привезли его сюда, на окраину просторной, холодной Москвы и поместили в сарае за железную решетку, напротив слонихи, шагах в двадцати от ее решетки.
Самка Нелли, которая была моложе его лет на пятьдесят -- семьдесят пять, была вывезена из Замбези, но она сдохла от тяжелого климата, а может быть, и от невнимательного ухода. Прожила она в заключении около пятидесяти лет, видясь раз в год весною со своим мужем, но приплода у них не было, потому что в неволе слоны никогда не размножаются. Ее после смерти вскрывал знаменитый профессор зоологии Смирнов. Он нашел у нее около сорока пяти болезней: аппендицит, энфизему легких, суставный ревматизм, склероз артерий, тяжелое повреждение позвонков спинного хребта, почечный нефрит, аневризм сердца и так далее.
Надо сказать, что людей, особенно после смерти Нелли, Зембо не любил. Нередко в булках, которые ему давали, попадались булавки, гвозди, шпильки и осколки стекла; праздные шалопаи пугали его внезапно раскрытыми зонтиками, дули ему нюхательным табаком в глаза. Очень часто жалкий чиновник, водя в праздник свою жену, детей, свояченицу и племянницу по зоологическому саду, отличался пред ними храбростью: щелкал бедного Зембо ногтем по концу хобота или совал ему в ноздри зажженную сигару, но благополучно и поспешно отступал, когда Зембо высовывал из загородки свой хобот, которым он мог бы убить не только человека, но и льва. Как часто без нужды и смысла бывает человек жесток к животным! Однако исполинская, великодушная слоновья натура Зембо не выходила из равновесия. Он лишь запоминал со свойственной слонам остротой памяти своих мучителей, прекращал с ними всякое знакомство и никогда в присутствии их не тянулся хоботом за решетку.
Зато были у него и настоящие друзья, особенно из детей. Их он принимал радостно, трубил им навстречу, разевал широко свой смешной треугольный мохнатый рот и дул им в лицо из ноздрей своим теплым, сильным, приятым сенным дыханием. Он был бесконечно кроток и вежлив ко всему маленькому: к насекомым, к зверькам. Кто-то однажды догадался пустить к нему в клетку кроликов, которые не замедлили расплодиться в несметном количестве. Эти маленькие грызуны крали у него траву, зерно, хлеб и сено, грязнили его питьевую воду и часто, взбираясь своими цепкими лапками на его ноги, щекотали громадного Зембо до судорог. Однажды они до такой степени расщекотали его самое чувствительное место под коленом правой ноги, что он сделал ею нечаянное неловкое движение и наступил на кролика. Вместо милого, резвого белого зверька осталось на земле круглое красное пятно и в нем немного волос. И слон двое суток волновался, беспокойно трубил и фыркал, пока служащий не замыл пятно из пожарной трубы.
Привязан был он к маленькой тумбочке небольшой цепью. Ухаживал за ним татарин Мемет Камафутдинов, и они были настоящие друзья. Но вот как-то ему пришло в голову прогуляться. В Москве наступила весна. Расцвели в зоологическом саду на лужайках желтые одуванчики, золотые лютики, синяя вероника. В это время во всем зоологическом саду был беспорядок. Хорьки, львы, орлы, барсуки, дикобразы, куницы, пумы -- все жаждали свободы и страстно метались в своих клетках. Запахло землей, березовым листом и травами.
И тогда-то, жадно принюхиваясь несколько дней к воздуху, Зембо вдруг догадался, что цепь на его задней правой ноге совсем его не связывает. Он потянул ногу и разрушил сразу все человеческое сооружение. Разорвал цепь, опрокинул тумбочку, к которой был привязан, разбил головой клетку и ушел.
Он обошел вокруг весь зоологический сад победной, торжествующей походкой. И все время высоко поднятый хобот Зембо трубил радостную песню, понятную каждому животному: «Празднуйте, веселитесь, играйте друг с другом, славьте песнями и плясками весну!» И в ответ ему взволнованно рычали львы, клектали орлы, гоготали и свистели в гнездах птицы, мычали буйволы и грациозные, нежные лани, дрожа, провожали его влажными глазами.
Медленно, вежливо вышло это огромное животное из зверинца и прошло в открытые двери, стараясь никого не раздавить.
В это время цвела сирень, ее нежный, сладкий запах делал людей и животных как пьяными. Но мудрого Зембо не покидала привычная кроткая осторожность. Он деликатно перешагнул через целую компанию красных в черных крапинках букашек, связавшихся цепью по дорожке, не тронув из них ни одной, а столкнувшись в воротах сада с барышней кассиршей, учтиво дал ей дорогу и в знак приветствия так сильно дохнул ей в лицо, что совсем сбил и растрепал ее модную прическу.
Слону хотелось только размяться. Он подошел к будке городового (а в то время в Москве еще были на площадях будки для городовых, отчего и сами городовые прозывались будочниками). Из открытой форточки уютно и мирно пахло хлебом, чаем, махоркой и вином. Добродушно, со свойственной ему привычной ловкостью, он просунул хобот в форточку, взял со стола теплый филипповский калач и проглотил его.
Дальше его приключения мало достоверны. Утверждают, что на Тверском бульваре от него бежали гурьбой студенты, говорят, что он взвалил себе на спину маленькую девочку, и она от радости хохотала, говорят, что, искусно обвивши хоботом какого-то гимназиста-приготовишку, он посадил его на самый верх липы к его необузданному восторгу, говорят, что он хоботом вырвал с корнем молодое деревцо, сделав из него себе опахало...
Может быть -- это все правда, а может быть -- неправда, за истину я ручаться не могу.
Но уже о необыкновенном путешествии слона было дано знать полиции.
Тверская часть примчалась в полном составе. Бедного Зембо, который никому не делал зла, начали поливать из брандспойта. Он этому очень обрадовался, потому что всегда любил купанье. С искренней радостью он поворачивался то левым, то правым боком, и его маленькие глаза ласково щурились. «Чудесная погода, отличный воздух и... какой славный душ!» -- добродушно ворчал Зембо, свивая и развивая свой хобот.
Но все гуще и гуще собиралась около него толпа, и Зембо уже начал чувствовать смутное беспокойство. Вдруг выступил господин в черном сюртуке и блестящей черной шляпе. Зембо давно его знал и благоволил к нему за ласковое отношение: это был директор зоологического сада. В руках он держал такую большую булку, какой слон еще никогда не видывал, и от нее чертовски вкусно пахло душистым перцем и крепким ромом.
-- 0-о-ого, Зембо, -- вкрадчиво приговаривал директор и совал ему на вытянутой руке большой кусок лакомства.
Слон, наконец, решился попробовать и, отправив булку в рот, признательно закивал головой; «необыкновенно вкусная штука, -- сказал он, -- я ничего подобного не ел в жизни». Но за вторым куском ему пришлось пройти шагов тридцать, за третьим -- перейти через улицу, а четвертым его заманили в какой-то длинный узкий проход без окошек и без дверей. И тут он еще не успел прийти в себя от изумления, как почувствовал, что его хобот, шея и все четыре ноги были уже обхвачены, скручены и связаны стальными и пеньковыми канатами. Он рухнул на землю. Пять пар бесившихся, вспененных лошадей выволокли его из тупика опять на мостовую. Сотни людей и десятки лошадей заставили его подняться, и, весь скованный, обессиленный, он покорно вернулся в свою тюрьму. Только теперь железная решетка была вдвое толще, и уж не одна, а две массивных якорных цепи привязывали его за одну переднюю и за одну заднюю ногу.
С этого дня кротость, великодушие, вежливость совсем покинули громадную душу слона, и в ней жили только гнев и мщение. Теперь он поистине стал страшен. Его маленькие кровавые глаза горели бешенством. Днем и ночью, почти не переставая, он ревел, и к этим крикам негодующего царя в молчании и с ужасом прислушивался весь зверинец. Публику уже перестали пускать в сарай, потому что вид людей приводил Зембо еще в большую ярость. Один Мемет Камафутдинов отваживался входить к нему, чтобы переменить воду и дать нового корма. Но дружба между ними окончилась. Слон только презрительно терпел татарина; на все его нежные, трогательные и убедительные разговоры он отвечал отрывистым и почти враждебным криком: «Уйди, сделал свое дело и уйди, не хочу тебя: ты тоже человек!»
С каждым днем его ярость росла. Ничто не помогало, ни холодные души, ни мешки со льдом на затылок, ни бром, примешиваемый к питью. Однажды, в жаркий полдень, слону удалось, наконец, расшатать и вырвать из стены огромное кольцо, прикреплявшее цепью его заднюю ногу. Испуганный татарин побежал доложить об этом по начальству, и через несколько минут перед решеткой собралась густая толпа народу. Слон, обвившись хоботом вокруг железных брусьев и, передав свое исполинское тело на левый бок, делал неимоверные усилия, чтобы вырвать из стены второе кольцо, удерживавшее его правую ногу. Его тотчас же окатили из рукава холодной водой: это на минуту укротило его свирепость. Он оставил в покое решетку и, насторбучив свои аршинные уши, внимательно и злобно глядел на людей.
-- Другого средства я не вижу, -- сказал дежурный ветеринар и тотчас же очень ловко проделал в французской булке маленькую дырочку и быстро указательным пальцем вытащил из нее почти весь мякиш. Потом он всыпал в отверстие около четверти фунта цианистого кали, заделал дырку и полил булку патокой с вином.
-- Ну, бедный Мемет, -- сказал директор -- знаю, что тебе нелегко, а ничего не поделаешь. Иди, угости слона в последний раз.
-- Вашам приасходительствам! Она, даст бог, будет здоров. Зачем? -- говорит Мемет, и по его сморщенному, старушечьему бритому лицу покатились слезы.
-- Иди, иди. Нечего миндальничать.
Слон не сразу взял булку. Он долго недоверчиво обнюхивал, но все-таки взял. Кругом защелкали кодаки и затрещал кинематограф. Минуты с четыре Зембо стоял неподвижно, точно изумляясь чему-то, потом вдруг издал резкий крик отчаяния, боли и смерти. Он долго неустойчиво качался, передавая свой громадный вес с передних ног на задние. И вдруг повалился на левый бок, увлекая в своем падении цепь от передней ноги и вырванное из стены тяжелое кольцо с полуаршинным болтом.
