Молодая восьмилетняя медведица-мать всю осень раздумывала, как ей выгоднее залечь в берлогу. Опыта у нее было немного: всего года два-три. Очень стесняли дети. Прошлогодний пестун начинал выходить из повиновения, воображал себя взрослым самцом, и, чтобы показать ему настоящее место, приходилось прибегать к затрещинам. А двое маленьких --самочки, -- те совсем ничего не понимали, тянулись по привычке к материнским сосцам, кусая их молодыми острыми резцами, всего пугались, поминутно совались под лапы или так увлекались игрой друг с другом, что их приходилось долго разыскивать среди облетевших листов дикой малины, ежевики и волчьей ягоды.
«Кто-то, наверное, будет разыскивать наши следы, -- думала медведица. -- Не человек ли, страшное, непонятное, всесильное животное?» И она старалась скрыть тяжелые следы своих ног. Но на молодом, тающем снегу отпечатки ее ступней ложились всюду черными правильными пятнами среди белого. Это привело ее в отчаяние.
Погода обманывала: то пойдет снег, то перестанет, а наутро вдруг зарядит дождик.
Наконец-то, в исходе октября, она почувствовала, что приближаются вьюги и большой снег. Тогда она приказала детям:
- Идите за мной.
И все они, вчетвером, двинулись с юга на север, по тому пути, которого нарочно избегала осенью медведица. Впереди шла она сама, потом маленькие, а сзади пестун. И все они, повинуясь древнему инстинкту, старались ступать след в след.
Было у медведицы-матери давно облюбовано, еще летом, укромное местечко. Там свалилась большая сосна, выворотив наружу корни, а вокруг нанесло много лесного лому, веток, сучьев и мусора. «С севера идет погода, -- подумала она. -- Снег все занесет, прикроет, обровняет». Идя на берлогу, заботливая мать все царапала когтями стволы деревьев, оставляя для себя приметы. «Как идем, так и выйдем».
Трудно было улечься. Казалось тесно. Молодые, еще не отвыкшие от теплоты материнского тела, они уютно улеглись у матери между ног и около жирного, отъевшегося за осень брюха. Они не очень сердились, если она их немного притискивала, поворачиваясь с боку на бок. И в первый же день затянули привычную медвежью песню-скороговорку: Мню-мню-мню... мня-мня-мия... мню-мню-мню... Пестун долго не мог успокоиться, ворчал, кусался, мял младших лапами, выглядывал наружу, огрызался на мать, все ему казалось неловко. Но, наконец, и он, повинуясь общему медвежьему закону, заснул крепко-накрепко. И взрослый болван во сне чмокал и хрюкал, как маленький, и так же, как они, прижимался мордой к материнскому чреву.
Мать не спала. Не спала, а только изредка чутко дремала. От ее дыхания вился над берлогой тонкий парок. И все лесные звери, -- белки, куницы, горностаи, лисы, волки, -- с уважением издали обходили зимнюю лежку медведей. Каркали над нею наблюдательные вороны и сплетничали болтливые сороки, но летели прочь... Высовывала иногда свой нос медведица-мать, хватала гладким языком снег, смотрела на то, как резвятся зайцы, как ныряют с размаху в снежные сугробы тетерева, равнодушно слушала, водя ушами, дальний стук дровосеков и опять засыпала.
В январе она вдруг проснулась. Лес наполнился шумом, собачьим лаем, звуками рогом.
«Что-то случилось, -- подумала мать. -- Это не то, что я слышала всегда».
Неуклюже растолкала она младших, ударила лапой засыпавшегося пестуна и сама первая высунула навстречу врагу голову и туловище из берлоги.
Да. Собачий страстный визг и лай были все ближе и ближе.
«Назад», -- подумала медведица и своим криком заставила детей уйти назад, внутрь берлоги. Но показались уже из-за кустов, из сугробов трусливые, наглые собачьи морды. Собаки и хотели и боялись укусить. Они не лаяли, а скулили. Они дышали часто-часто, и их красные языки были далеко высунуты из пастей.
«Это не серьезно, -- подумала мать, тяжело дыша и облизывая языком снег. -- Они не посмеют». Но тотчас же она усидела и почуяла людей. В их суетливых шагах, в их дергающихся движениях, в их человеческих глазах она ясно и твердо прочла: «Нет пощады».
Она хотела кинуться на людей и уже сделала усилие, подняв спиной снежный сугроб и хвою, но ее сразу ослепило и оглушило. И, падая, теряя сознание, она все-таки успела подумать:
«Пестун дурак... Он даже и дороги не найдет из берлоги обратно... Как же маленькие?..»
-- Вот и новогодний подарок, -- сказал рослый гвардеец в фантастическом охотничьем костюме. -- Как я ее ловко осадил.
Егерь было ухмыльнулся лукаво, но вдруг закричал:
-- Готовьсь! Еще!..
Вылез пестун. И мужик-облавщик перерубил ему топором спину.
